Я читал кое-что из программы этого проекта, где в частности написано: «География его будет максимально широка. В течение 2007 года пройдёт более 800 мероприятий в России, странах СНГ и за рубежом. Среди них – выставки и презентации, международные форумы и «круглые столы», конкурсы и интерактивные акции». Звучит всё это мажорно и оптимистично; пресса регулярно знакомит нас с победными реляциями организаторов о выполнении намеченного… Но внесла ли вся эта суета хоть какие-то улучшения в состояние русского языка, который сегодня очень болен (а для того, чтобы видеть это, не обязательно быть лингвистом)? И, наконец, не предполагает ли само название этого проекта то, что с 1-го января 2008 года, когда отзвучат фанфары и отгремят литавры по случаю «наведения порядка» в русском языке, можно будет снова изъясняться «на фене»? Но, помилуйте – она и сегодня никуда не исчезла! Бывает – прочтёшь отчёт о проведении очередного мероприятия в рамках «титульного года», утрёшь слезу умиления, выйдешь на улицу, а там, она, родная – «феня»! Да такая, что хоть святых выноси! И никакого тебе осуждения! Ни со стороны общественности, ни со стороны официальных лиц, которые, кстати, сами не прочь «побазарить» на сленге или ещё каком-нибудь арго. Достаточно вспомнить знаменитое «мочить в сортире» или несколько утончённое – «не надо париться».

Может, кто-то помнит, что несколько лет назад на канале «Культура» шла программа, которая называлась «Без мата нет русского языка». Именно так – в утвердительной форме, без всяких вопросительных знаков в конце. И вёл её не кто-нибудь, а Михаил Швыдкой, бывший в ту пору министром культуры. Кстати он и сегодня (видимо, из-за небывалого кадрового голода в стране), продолжает оставаться в этой сфере, возглавляя агентство по культуре и кинематографии, а по совместительству всё также подрабатывает телешоуменом. Так вот, в своей передаче про русский мат он, видимо, для того, чтобы помочь телеаудитории «въехать» в предложенную тему, с упоением цитировал Бахтина, утверждавшего когда-то, что все мы находимся «во власти телесного низа», а посему, не материться в принципе не можем. Мол, нужно лишь подбирать время и место. Однако после таких наставлений не всем захотелось утруждать себя поисками времени и, особенно, места.

Ненормативная лексика из сугубо бытовой сферы широко шагнула в общественную: так называемый «русский шансон», а, по сути, блатные песни, ареал распространения которых ранее не выходил за пределы «мест не столь отдалённых», не смолкают в радио- и телеэфире; актёры, выполняя волю режиссёров-«новаторов», уже достаточно привычно обкладывают друг друга таким «трёхэтажным», что, кажется, кулисы – и те краснеют; тот же лексикон, да ещё густо сдобренный англицизмами, стал неотъемлемой приметой любой молодёжной компании; русский мат, ценителем которого оказался бывший министр культуры, уже раздаётся из детских песочниц… Складывается впечатление, что русский язык живёт сам по себе, а год, названный его именем (со всеми своими «выставками и презентациями»), – сам по себе. Так, зададимся вопросом: а нужна ли вся эта «помпа», да ещё с такими большими затратами на входе и маленькими результатами на выходе? Наверное, нужна, если не рассматривать её, как главный и, тем более, единственный рычаг решения проблемы, которую вполне можно отнести к области национальной безопасности.

Когда французы, например, почувствовали засилье английского языка на своей территории, они тут же приняли закон, серьёзно ограничивающий его влияние. Зато я не слышал, чтобы французы когда-либо проводили у себя «Год французского языка». Когда они увидели, что Интернет заполонён сценами насилия, то тут же приняли «запретительный» закон, за нарушение которого установили наказание в виде заключения сроком до пяти лет и штрафа в размере 100 тысяч долларов. Когда, после известных погромов 2005 года они поняли, что с «пришельцами» надо наводить порядок, то тут же приняли закон, устанавливающий более жесткие правила допуска иммигрантов в страну. Закон этот, в частности, предусматривает возможность проведения анализов ДНК для иностранцев, желающих воссоединиться со своими родственниками во Франции, а кроме того, отныне любой из них должен сдать экзамен по французскому языку и доказать, что он разделяет ценности Республики.

Вот так вот! А почему мы не можем выдвигать такие же условия перед теми, кто едет к нам подзаработать? Не важно – из ближнего зарубежья или из дальнего, на полгода или на десять лет. Попробуйте открыть свою фирму в Америке без знания английского языка. Да что там – в Америке! В Эстонии попробуйте! Вряд ли у вас что-то получится, хоть эстонский язык и не имел никогда таких эпитетов, как «великий» и «могучий». Почему же мы позволяем заокеанским дельцам открывать здесь свои конторы и брать на работу наших сограждан только с обязательным знанием английского? Что, разве мы к ним приехали на заработки, или всё-таки наоборот? Кстати, совсем недавно мой приятель рассказывал, что однажды проснулся в холодном поту, т.к. ему приснилось, что он пришёл устраиваться в одну московскую фирму, хозяином которой оказался китаец, а главным условием приёма на работу было, естественно, знание китайского языка. Приятель порадовался тогда, что это был всего лишь сон, но я немножко испортил ему настроение, напомнив о том, что бывают и вещие сны.

И не исключено, что материализация этого сновидения может оказаться вполне реальной, если мы не прекратим всё в своём Отечестве ставить с ног на голову в неискоренимом желании понравиться Западу. Не лучше ли заняться усвоением его собственных уроков, ну, хотя бы тех из них, которые нам демонстрирует «изобретательница» толерантности – Франция? А так как мы этого до сих пор не сделали, «Год русского языка» практически ничего не изменил в лингвистических предпочтениях российского общества: оптимисты у нас по-прежнему учат английский язык, реалисты энергично изучают китайский, ну а пессимисты…– автомат Калашникова.

Николай Холявченко