Максим Жбанков. Культуролог, киноаналитик, журналист. Преподаватель «Белорусского Коллегиума». Неизменный ведущий «Киноклуба» в кинотеатре «Победа». В 2005-06 годах — заведующий отделом культуры «Белорусской деловой газеты». Автор многочисленных публикаций по вопросам современной культуры в журналах «Мастацтва», «Фрагмэнты», «pARTisan», на сайте «Наше мнение».
Счастье — это просто. Меня не устают радовать бодрые парни в кепарях, активно улыбающиеся с афиш родной столицы. Один другого краше, чубчики навыпуск, бородки подстрижены, рубашечки белы как фата невесты. Имена — как песня: Трофим, Бандера, «Лесоповал»… В общем, вези меня извозчик туда, где Мурка ждет. Лихая слава попсовых уркаганов не знает границ: примерно те же хрипатые стенания можно услышать в московской рюмочной, минской маршрутке и близ вильнюсского вокзала. А интересно и поучительно здесь то, как блатняк подается и продается. Тому, кто первым сказал «русский шансон» стоило бы поставить памятник. Или просто выдать французскому народу.
История шансона полна подтасовок. Особенно в русскоязычной среде. Ведь в буквальном переводе «шансон» — просто «песня». Точнее легкие светские песенки, отличные от церковных песнопений и оперных распевов. Маленькая бытовая музыка, вокализы уличной души. И когда любимая женщина советской интеллигенции 60-х Мирей Матье заявляет – в версии российского журналиста — что «отдала жизнь французскому шансону», это вовсе не означает, что она плясала с апашами в сомнительных кабаках и нюхала кокаин в мрачных вертепах. Просто женщина честно пела те самые легкие песенки, выросшие из городского фольклора. И только! Соответственно в разряд шансонье легко попадают романтичный поп-артист Сальваторе Адамо и депрессивный лирик Жак Брель, вальяжный Жорж Брассанс и гениальный хулиган Серж Гейнсбур. Иными словами, для франкофона ярлык «шансон» ровным счетом ничего не значит. И имеет смысл лишь в комплекте с конкретным артистом.
Но сквозь призму советской и постсоветской среды все выглядело совсем иначе. «Певец Монтан» звучало почти как «певец Кобзон»: убого и казенно. А вот «французский шансонье Ив Монтан» было бальзамом на сердце и музыкой сфер. Поскольку означало не просто человека у микрофона, а шикарного мужчину из дальних краев, сокола залетного в пижонском черном свитерке. Шансон для рязанских и майкопских кадров был не музыкой на чужом языке, а другой жизнью – красивой, хмельной и свободной. Где курят исключительно «Житан» и «Голуаз», ловко ловят в мартини скользкие оливки и до утра танцуют твист с Мариной Влади. Слово оторвалось от персоны и зажило особой жизнью. «Шансон» в 60-х вошел в лексикон советских модников как альтернатива хору имени Александрова и оказался в числе полузапрещенных радостей тогдашнего быта – где-то между джазом и фарцовкой. А потому его судьба была предопределена: когда в эпоху всеобщего послабления приблатненный мещанский романс потребовалось превратить в коммерческий продукт, «неправильную» местную музыку сплавили с «шикарным» завозным лэйблом. Был честный блатняк – стал «русский шансон». Были заплачки дворовой шпаны – стали фавориты голубого экрана.
Песенки про срока немалые и долю скорбную «офранцузились» не зря. Низовой пласт криминальной субкультуры получил чистую ксиву и вид на жительство. А новая упаковка подарила его создателю и адресату возможность уважать себя, потребляя любимое: «Что слушаешь? – Да радио «Шансон»…» Лаконично и веско. Почти Париж.
Бессмысленный для иностранного наблюдателя ход получился с виду абсурдным, но очень точным. Не случайно «русский шансон» есть, а вот эстонского или узбекского — нет. В стране, где игры с властью давно стали национальным спортом, дружба с законом остается занятием для лохов, а очередная «ходка» для значительной части населения – дело не менее привычное, чем визит в баню, герой-мужчина может быть лишь крутым парнем на грани фола. Утонченные эстеты тут не ходят. Русские шансонье – умные авторы с непростой музыкой — птицы редкие. Зато «русского шансона» – хоть залейся!
Мы в этом плане – жители перекрестка смыслов. С одной стороны имеют место труды местных умельцев с закосом под «русскую серию». Помните геройско-плаксивые клипы Виктора Калины (погоревшего на совсем не геройской спекуляции)? С другой – вне поля «шансона» здесь есть серьезные мастера штучной работы, настоящие шансонье без страха и упрека. Не верите? Послушайте хотя бы Змитера Войтюшкевича: микс стилей и форм, диапазон от фолка до джаза, мощная авторская харизма, полная самоотдача на каждом концерте и постоянная открытость новому. Смысл белорусского шансона в том, что он абсолютно не заботится об именах и ярлыках. Ему интереснее европейский контекст. Шанс на лучшее. Сон о другом. Наш шансон начинается там, где кончается русский.
|
